Из жизни единорогов - Страница 5

— Ну, первое совершенно точно исключено, второе… Знаете, я думаю, что правильнее будет «доктор Штерн».

Тут уже моя очередь удивляться:

— Почему «доктор»?

— Потому же, почему в номере моего читательского билета стоит буква «К», — терпеливо объясняет он.

— Ах, да! Простите! Я и забыл, что у нас каждый кандидат по умолчанию считает себя PhD…

Это мое замечание он уже со спокойной душой игнорирует. Но от той мрачной напряженности, с которой он вошел в зал, уже не осталось и следа.

— Ну так, пан Сенч, есть у меня сегодня надежда попасть в ГАК?

— Разумеется, доктор! Давайте требования, — а внутри, черт меня дери, все так и прыгает от радости. Как мало мне все-таки надо для счастья, самому иногда страшно делается….

В ГАКе, пока я сражаюсь с тугими каталожными ящиками, расположенными, как на зло, выше моей головы, происходит еще один примечательный разговор.

— Скажите мне, пан Сенч, как вы думаете, что происходит с читателями, которые не успели покинуть библиотеку в девять вечера? — будничным своим тоном, не торопясь произносит Штерн.

— С теми, которые совсем не успели выйти? Даже через служебный вход?

— Да, как раз их я и имею в виду.

Я оглядываюсь на него, чтобы понять, насколько он серьезен. С виду вроде серьезен. Поэтому я в таком же серьезном тоне отвечаю:

— Доподлинно этого, как вы понимаете, никто не знает. Лично я думаю, что они становятся привидениями.

— Хорошо, допустим, привидениями. А дальше что?

— Ну, что обычно делают привидения? Ходят сквозь стены, скрипят половицами, являются библиотекарям, пугают других читателей…

— А не может быть так, что они принимают облик обычных читателей и так и сидят где-нибудь в конце зала, изо всех сил имитируя утраченную жизнь? Я имею в виду тех людей, которые обычно ходят с кошелками и разговаривают сами с собой. Как, например, та женщина, которая вечно сидит за последним столом и переливает суп из одной стеклянной банки в другую. Или как вот тот старик с длинными желтыми волосами, который всегда спит, обложившись толстыми пачками журналов.

— Ну, не знаю… А какой смысл становиться привидением, если все равно ведешь себя, как обычный человек?

— Ну, может статься, что ходить сквозь стены на самом деле не так уж и весело. Особенно если это становится для тебя чем-то обыденным.

Я с кряхтением вытаскиваю очередной ящик.

— А почему вас это интересует? Тоже статью будете об этом писать?

— Ну, кто же о таких вещах статьи пишет? — грустно говорит Штерн. — Сказку разве что…

— Сказку? Тогда уж лучше про театральную фею с ее тысячей шляпок.

— Да, театральная фея… Так и не решился купить у нее ни одного билета.

— Да? А мне вот постоянно хочется у нее что-то купить. Только никогда нет денег.

— Мне тоже периодически хочется. Но почему-то все время кажется, что стоит купить у нее какой-нибудь билет, скажем, в филармонию, как он волшебным образом превратится пригласительный на данс-макабр или на бал в доме Воланда…

— Слушайте, док! Скажите честно, чем вы на самом деле занимаетесь?

— Да так… пишу ерунду всякую… — совсем уж печальным голосом говорит он.

Вон оно что! Оказывается, читатель Штерн на самом деле писатель.

* * *

Сны становятся все любопытнее. Вот самому интересно даже, с чего это я так осмелел. Мне уже мало просто молча смотреть на свернувшегося в клубок голого Штерна, теперь я всеми способами пытаюсь его расшевелить. Швыряю в него мелкими палочками, забрасываю его пожухлой листвой, и все время что-то ему кричу, типа: «Эй! Да хватит уже сидеть сложа руки! Поднимайся! Ну, хотя бы посмотри на меня! Чего ты боишься? Посмотри, тут же никого кругом нет! Тут некого стесняться! Тут только ты и я!» Зачем я это делаю? А кто его знает! Мне не очень нравится идея о том, что мое Бессознательное хочет читателя Штерна. Я — не хочу. Но с Бессознательным своим я уж как-нибудь разберусь, а вот что делать с читателем Штерном? Он упорно отводит глаза, отворачивает голову, прикрываясь рукой от летящей ему в лицо листвы. Ничего больше не говорит.

Ничего не говорит он и днем, в библиотеке, когда садится напротив меня за второй стол в правом читательском ряду, пристраивая в ушных раковинах свою чудовищную аппаратуру, или когда присаживается — уже без наушников — у моего стола с зажатыми в руке требованиями. Он глядит на меня своим фирменным взором врубелевского демона, и мне видится в нем молчаливый укор. Хотя, казалось бы, с чего? Сны снятся мне, да и на всех остальных он смотрит как будто бы примерно также.

В какой-то из дней, возвращаясь после очередного похода в систематику, замечаю его сидящим у моего стола в обществе одного известного в узких кругах издателя (по совместительству — писателя, публициста, философа… ну, вы сами поняли). Рядом с этим дородным мужчиной, даже не снимая пальто, Штерн выглядит тощим мальчишкой, но при этом мне не отделаться от ощущения, что из этих двоих именно он, этот юнец — известный и уважаемый член общества, тогда как ерзающий на стуле, обильно потеющий плотный бородач — мелкая сошка. Я киваю обоим:

— Ну, кто первый?

Штерн, явно сидящий здесь дольше издателя, величавым кивком уступает свою очередь, что, кажется, замечаю только я. Издатель-балагур всегда в спешке, ему некогда обращать внимания на такие мелочи.

— Настенька, — говорит он с одышливым придыханием. — Я бы подал без шифра, но у вас перестали принимать… Будьте так любезны, зашифруйте, пожалуйста!

Я просматриваю протянутую мне пачку.

— Вот эти три должны быть отражены в иностранном каталоге. Если там нет, то…