Из жизни единорогов - Страница 24

— Сенча, ты не прав! Более того, ты не права! Нормальная музыка, нормальный рок. Последние пару лет, после того, как они сменили клавишника, они вообще стали очень недурно звучать. Я тебе как музыкант говорю. Так что давай, будем откровенны, у тебя просто специфические требования к тематике. Ты не любишь, когда поют про то, что все хорошо. Особенно, если это про любовь. Видимо, потому что не веришь, что так бывает… Вот и все!..

Ну, все, заткнули меня, застыдили… Все же редко Яков бывает таким серьезным.

— Ты знаешь, — задумчиво добавляет Алекс. — Я думаю, что Гоха сам в какой-то момент изменил отношение к тому, что они делали. И вообще, кажется, все забросил. И музыку, и стихи… И даже появляться на людях перестал…

— Довольно давно, кстати. Лет восемь назад, или нет, девять… Да, девять лет… Так что давай, колись, где ты его подобрал!

— В «Лабрисе» и подобрал. Точнее, это он меня подобрал…. — и видя, что они мне уже совсем не верят, я вкратце рассказываю им историю моего «совращения», всячески стараясь выгородить Штерна, чтобы его, не дай бог, не заподозрили в порочащей связи.

— Исключительно деловые отношения. Я у него угол снимаю, пять с половиной квадратных метров.

Они смотрят друг на друга, какое-то время еще держатся, сжав губы и подрагивая ноздрями, но вдруг оба не выдерживают и одновременно начинают ржать. Они смеются так громко и неудержимо, что чуть не падают с табуреток. В кухню начинают заглядывать любопытные гости, интересуются у нас, что случилось, каждым своим вопросом провоцируя очередной взрыв хохота.

— Ты веришь? — спрашивает раскрасневшийся Яков, вытирая большим пальцем слезу.

— Да, — сквозь смех отвечает Алекс. — Да, теперь верю. Это действительно в его духе!

Они снова смеются, но уже почти без сил.

— Нет, Сенча! Это здорово! Это самая прекрасная разводка на секс, о которой я слышал!

— Какая разводка?!

— Подожди, — Яков перестает смеяться, но все еще весело глядит на меня. — Ты что, серьезно думаешь, что два разнополых человека могут спокойно жить в одной комнате?

— Да я не думаю! Мы уже в ней живем!

Ответом мне — новая смеховая истерика. И откуда в них столько энергии?.. В какой-то момент они более-менее успокаиваются и снова встречаются глазами.

— Ну, главное мы все-таки выяснили! — говорит Яков. — С Гохой все в порядке! А вот с тобой, Сенча… — и они снова смеются.

Мне страшно обидно за Штерна, у которого явно ничего не в порядке — с этим его отшельничеством, с этой его тайной, но явно неразделенной любовью, с этим его неприятием самого себя как красивого человека. И при этом мне очень не нравится то, что подразумевают эти два долбоеба под словом «в порядке».

— Слушайте, ну нельзя же так! Нельзя судить о человеке по самим себе!

— Да ты-то что вообще в этом понимаешь?

— Это я-то ничего не понимаю?!

Дальше начинается уже обычная пьяная свара на тему того, кто и нас более искушен в половом вопросе — как у нас уже неоднократно бывало с Яковом. На этот раз, правда, спор идет не обо мне, а об отсутствующем персонаже, но дела это не меняет. От полового детерминизма и роли гормон в принятии решений мы довольно быстро переходим к свободе воли. Тут я начинаю не к месту цитировать Дунса Скота и даже коварно привожу в нужном мне аспекте Августина, после чего Яков не выдерживает и уже в голос орет:

— Говно твой блаженный Августин! Говно, слышишь! Уж он-то точно тут ничего не понимал!

— Это Августин-то ничего не понимал?! — ору я, совершенно забыв, что в личной жизни гиппонский епископ как раз придерживался позиции Якова.

При мне, как известно, нельзя говорить гадости про средневековых философов, потому что я перестаю себя контролировать. На поднятый нами шум стекается еще больше зрителей. Они набиваются в тесную кухню, чуть ли не делают ставки, подбадривают — кто Якова, кто меня. В образовавшейся вокруг нас толпе я внезапно замечаю пронзительную синеву штерновых глаз. Он уже порядком пьян, при этом совершенно сияет и, кажется, страшно увлечен нашим спором. Я замечаю у него в руках какую-то подозрительно мелкую трубку, которая тут же идет дальше по рукам.

— Давай, Сенча, вжарь этим технарям! — кричит он мне, выпуская из ноздрей клубы дыма, из-за чего становится похожим на дракона.

Приходят вестники мира и сообщают, что Гарик, наконец-то дождался всех своих музыкантов, народ распаковывает инструменты. Таким образом, у нас еще целых пять минут, в течение которых мы можем базарить, а потом надо идти в комнату.

Штерн протягивает руку к моей стопке, облизывает ее края, и уже сам вопит на Якова с Алексом:

— Изверги! Вы мне чем тут ребенка травите?!

— Сам-то в курсе, что ты сейчас курил? — кричу ему я.

Тут раздается несколько громких хлопков в ладоши. Народ смолкает и начинает пробираться в комнату. В этот момент проникновенным шепотом мне на ухо сообщается:

— Кажется, но я в этом не уверен, это был гашиш. Единственно, в чем я точно уверен, это то что обстановка для его потребления была самая, что ни на есть ненадлежащая. И все из-за ваших с Яковом воплей…

Яков взирает на меня с видом торжествующего победителя. Он думает, что виснущий на моем плече Штерн в нашем с ним споре что-то доказывает. Я показываю на них с Алексом пальцем, и сообщаю Штерну:

— Они ничего не понимают в сказочных чудовищах…

— Да, — кивком соглашается он. — Откуда им знать, что бывает, когда два единорога охотятся друг на друга… Пойдем-ка, дружище Сенч, слушать Гарика. Иначе зачем мы сюда пришли?

Все первое отделение мы сидим бок о бок, прижавшись спиной к стене и поджав ноги, чтобы дать место сидящим и лежащим перед нами. В перерыве у нас даже нет возможности выбраться, и нам передают стакан сока с водкой, из которого мы пьем по очереди. Во втором отделении, когда с акустикой выступает Стивен, и народу становится еще больше, Штерн откровенно заваливает голову мне на плечо и чуть ли не спит, уткнувшись носом в мою шею. Я внимательно слушаю Стивена и пытаюсь представить, как звучали бы эти стихи, произнесенные штерновым голосом. И странное дело, теперь, когда я знаю, кто истинный автор, тексты уже не кажутся мне дурацкими. А уж наивно-оптимистичными они мне не кажутся вовсе. Это как детские сказки с нарочито счастливым концом, когда ты ясно понимаешь, что на самом-то деле — в реальной жизни — никакие крапивные рубашки никого не спасут и никакая мама к Серой Шейке не прилетит. В какой-то момент я начинаю откровенно рыдать, прекрасно понимая, что теперь я мало чем отличаюсь от стивовых поклонниц.